Поэта Хьюма (1883—1917) ценят в наши дни как одного из первых английских модернистов — «отца имажизма», литературного направления, придуманного им вместе с Эзрой Паундом, товарищем по лондонскому «Клубу поэтов». Хьюм учился в Кембридже (откуда был дважды со скандалом исключён), жил в Бельгии и Канаде, изучая языки и философию, переводил труды Анри Бергсона. В 1908 году в «Лекции о современной поэзии» он предложил новое видение того, как нужно писать стихи, призвав к отказу от строгих форм и викторианской эстетики. Свои принципы он на практике опробовал в небольшом корпусе стихотворений, опубликованных в 1908—1914 годах, и этим оказал заметное влияние на поэтов английского модернизма. Отправившись добровольцем на Первую мировую войну, Хьюм не оставил литературы: вышла серия его фронтовых заметок и критических статей. Поэт погиб в бою во Фландрии в 1917 году, но усилиями Эзры Паунда не был забыт: наследие Хьюма продолжало публиковаться, в том числе под одной обложкой с произведениями Паунда. Литературовед Роберт Росс отмечает, что имажисты раннего георгианского времени «вложили в руки поэтов двадцатых годов карты и компас, с которыми можно было обрести поэтический путь через сухие пески Бесплодной Земли». Как показывает судьба Томаса Эрнеста Хьюма, иногда для этого достаточно двух десятков стихотворений.



Ночь

Ночь!
Все страхи — в темноте.
Очертания мёртвого дерева
На вершине холма.
Воспалённые тёмные вены
На безжизненно-белом теле небес.
Холодный безжалостный серп
Беспощадной Мары
Усмиряет бунтующие облака.
На крылатых стадах,
Бродящих по небесным прериям,
Клеймо низвергнутых богов.


Мана Абода

Красота — всего лишь холостой выстрел,
Замершая дрожь,
Неправдивая радость,
Чувство, которое не свершится,
Не завершится.

Мана Абода, согбенная,
Как небосвод над землёй,
Ночью и днём
Горюет сама с собой —
Непонятно о чём.

Но однажды услышал я стон её: всё оказалось просто:
«Невыносимы, — кричала она, —
Мне эти ваши розы, слёзы,
Песни. Так вот, поэты,
Каждый из вас — Иосиф. Каждый — не вышел ростом».


Осень

Ночной осенний холодок.
Я шёл и вижу — краснощёкая луна
Выглядывает из-за изгороди,
Как фермер с обветренным лицом.
Я не остановился поболтать,
А только кивнул и дальше
Пошёл себе. И звёзды смотрели вслед мне —
Бледные, как городские дети.


Высокая женщина

Городок Хортон — почтенный и мирный,
Дружелюбный, традициям верный.
Все знакомы, все ходят по тем же улицам.
В городке Хортон появилась высокая женщина.
То в компании местных мужчин
Ненароком сожмёт мою руку,
То поймает чей-нибудь взгляд
И словно пообещает
Тайный сад и прохладный ручей.
Вот как смотрит она на мужчин!
Обещание это — одно на всех.
А когда она наклоняется
И снова — будто случайно —
Касается грудью меня,
Сходит с вечной орбиты моя земля.


Ночной док

Беззвучная ночь над безлюдным доком.
Луна привязана к мачте канатом.
И то, что кажется нам далёким, —
Всего лишь мячик, забытый когда-то.


Сьюзен Энн и бессмертие

Опустила голову, неотрывно
Смотрела на землю,
Как смотрит кролик на горностая,
Вглядывалась в неё,
Пока земля не сделалась небом —
Травяным небом —
И каштановых листьев стаи
Превратились в бурые облака.


Городской горизонт

Летним днём в Городке,
Где дымоходы щекочут кучевые облака,
Надменно вышагивает Флора,
Приподнимает подол небесного платья в оборках,
Обнажает нижнюю юбку из белого облака,
Валансьенские ленты
Спутались на кружевном капоте,
Зацепились за дымоходы,
Растрепались, разорвались.


В безмятежных землях

В безмятежных землях
Тайный сокрыт огонь.
И вдруг растают все горы,
Старые карты собьются с пути.
Вдруг — на знакомой дороге —
Глубокая трещина.
Нужно остановиться и
Развернуться.
В холодных землях
Тайный сокрыт огонь.


Переход

Мне было хорошо, легко. Я оказался в лесной долине.
Там наступило время гиацинтов.
Я шёл и шёл, но красота накинула надушенный платок
На голову, на плечи мне. Я замер,
И не мог дышать, и сдался
Евнуху её. Я сдался умилению.
Теперь к последней подхожу реке —
Не с лёгкостью, а со стыдом, безмолвно,
Как будто мне мешок накинули на голову,
Иду как турок, озираясь, на полпути к Босфору.


Набережная
размышления пропащего господина
в холодную горестную ночь

Когда-то я приходил в восторг от нежных скрипок,
От золотистых каблуков, сверкающих, как всполохи.
Теперь я понимаю,
Что тепло — вот настоящие стихи.
Я, Господи, прошу, уменьши
Изъеденное звёздами небодеяло,
Чтоб завернулся я в него,
Чтоб мне теплее стало.


Перевод с английского Анастасии Строкиной