Олег Дозморов
Пироскаф
* * *

Понимаю, что с помощью слов
продолжаю витийство,
но война не ресурс для стихов,
а кошмар и убийство.

Что, как ты, дотянувшись до звёзд,
извлекаючи звуки,
производишь причины для слёз,
материал для разлуки?

Что, как ты — резонатор и Блок,
предвещавший всё это,
и теперь тянешь новый кусок
на потребу куплета?


* * *

Чувствуешь жженье
в области звёзд?
Что, пораженье?
Странный вопрос.

Точно случилась
где-то беда,
если лучилась
ночью звезда.

Бездна, Державин,
боли полна,
крови и ржави.
Выпей до дна.

Стихотворенье —
ёмкость для слёз.
Пенье не мщенье —
боль и наркоз.


* * *

Когда темно во всей природе,
презрительна и молода,
на воспалённом небосводе
восходит чёрная звезда.

Она на всё даёт ответы,
и с ней совсем не тяжело,
и с ней одной не надо света,
поскольку больше не светло.


* * *

Как перестать быть человеком?
Я сам пытался столько раз,
писал стихи уральским снегом,
но не о том сейчас рассказ.

Рассказ о том, что тёмной ночью,
когда всё мрак, когда ни зги,
он появляется воочью
переворачивать мозги.

Он говорит: такое дело,
ты человека отпусти,
пусть медленно и неумело,
и я сожму тебя в горсти,

в холодный прах перемешаю,
в мельчайший порошок сотру,
как книжечку переверстаю
и перевыпущу к утру.

Заманчивую перспективу
он мне слегка обрисовал —
всё будет просто и красиво.
Не помню, что ему сказал.

Лежу распластанный в постели,
звезда мерцает из-под век.
Ну что, друзья, на самом деле
я более не человек.


* * *

Мама говорила: «Ну и безголосье!
Только Магомаев молодец».
Проходило лето, приходила осень.
Приходил отец.

Два часа футбола мальчику-всезнайке —
и навек уходит. Классику реплай —
старый чёрно-белый телевизор «Чайка»,
со сгущёнкой чай.

Жизни бедной лего? Будущего тизер?
В сущности, семья —
это те, кто вместе смотрят телевизор, —
то есть ты да я.

Знаешь, а вообще-то мы неплохо жили,
так и будем жить:
зырить телевизор, чай с вареньем или
со сгущёнкой пить.


* * *

Надо, чтобы горело одно окно
и чтоб кто-нибудь в том окне ходил
или сидел: если идёшь на дно,
чтобы оно светило и придавало сил.

Надо, чтобы дома ждал человек
и, быть может, — собака, а ещё лучше — кот,
да хоть кто-нибудь, чтобы ты перешёл на бег
и спешил домой, поскольку там кто-то ждёт.

Глупо, нелепо. Надежда — всего лишь свет,
пять рублей киловатт — и рассеян мрак,
поднимаешься на этаж, говоришь: привет.
…Так я думал, а сейчас не считаю так.


* * *

Вам тоже блазнится:
сегодня не четверг,
а как бы пятница
и фейерверк и тверк?

Вам тоже чудится:
внезапно выпал снег,
хотя по улице
шёл в шортах человек?

Вам тоже слышится —
друг мёртвый говорит:
«Отлично дышится —
перекурил, охрип»?

И вам мерещится:
всё тишь и благодать,
болезнь излечится,
счастливой будет мать?

Сосредоточиться
на самом дорогом —
и всё закончится,
и всё пойдёт путём:

в прекрасном августе
плюс двадцать — двадцать пять,
снег валит запросто.
Всем жить, не умирать.
Еще в номере