* * *

Выпадет снег — поедем,
даже лыжню проложим
и проторим её же.
С чем пироги, бабуся?
С таком или с капустой?
Мне подарят медведя…
На Рождество несложно
выбросить строчку о грусти,
оставить строку о снеди.
О будничном и прекрасном
и даже вблизи несложном.
О том, что останется ясным
и потому невозможным.


* * *

Я учился плавать на Рижском взморье.
Тело моё ныряло, попа нырнуть не могла.
Отлично, бабуля! Бриз на морском просторе
делал барашки, даль за ними плыла.
Ну зачем рассказывать это за столом на моё рожденье?
Чтобы смешивать радость с долгим чувством стыда?
Я бегу по песку рядом с собственной тенью.
Сосны чуть выше справа, слева только вода.


* * *

Всё хотел тебе написать, да вот адрес куда-то дел.
Муравей на твою тетрадь вечером вчера прилетел.
Прилетали мошки, жуки, открывался пухлый гроссбух,
но хозяйское рабство строки испустило амбарный дух.
На веранде кружится рой. Мы сидим, смеёмся легко
над жужжаньем, ставшим строкой, не спасающей никого.
А кого мы можем спасти? Разве что мотылька, муравья.
Тихий трепет зажав в горсти, унести его от жилья.
А когда мотылёк улетит, ты зажжёшь на веранде свет.
Что спросить того, кто молчит? Подожди, я знаю ответ.


* * *

Дым явью вис,
потому что струился один вдалеке,
и на сером своём небосклоне
этот рисунок напоминал мне о том,
что роза ветров изменилась незаметно-внезапно.
Впрочем, что я знаю о переменах ветра в наших широтах,
только и вижу, что этот дым из трубы
да дорогу, всё реже пустую, как в детстве моём одичалом.
В школу ходил через эту Владимирку, дважды
пересекал я шоссе Энтузиастов за день.
Дважды в день я смотрел налево-направо
и неудобный рундук поправлял на правом плече.
Дальше мой путь продолжался по старому кладбищу,
полупрозрачному, полузаброшенному,
не снесённому и по сей день из-за каких-то коллизий.
Кто там лежит, изучал я, петляя в оградах,
думая о красоте и уродстве девочек в классе,
о деревнях вдоль дороги, о поле, которое было
как бы преамбулой к верному лесу с пением птиц,
земляникой на каждой поляне
и упрощённым набором выживших в чаще грибов.
Белые были, а рыжиков сроду не видел.
И молоканки казались съедобнее грýздей,
чёрных, конечно, ведь белых я тоже не видел.
И не увижу, скорее всего, никогда.


* * *

Решали, что хорошо,
потом решили, что плохо,
и человек перешёл
в тепло своего вздоха.
Ветреная весна.
Стен тесные тени.
В вазе стоит тишина
двух разных растений.
В вязком утреннем сне,
в мельканье ветвей и окон
свет живёт на стене.
Мне без тебя одиноко.
Я тебя не забыл.
Я остался на грани
ухоженных нами могил —
покинутых нами свиданий.
Это твоя тишина
легче, необычайней.
Это твоя весна
не расстаётся с тайной.