Список из пяти поэтических книг — это своеобразное послание, составленное из самостоятельных завершённых высказываний. И моя цель — объяснить, почему перечисленные ниже книги для меня прозвучали как голоса, которые способны объединиться мотивом ли, порывом ли, духом ли в гармоническом многоголосье. Поэтому представим, что вступили первые ноты и тихо дышит предвкушение…

Поют:
Григорий Стариковский. Птица разрыва
М.: Новое литературное обозрение, 2022

Анна Голубкова. На глубине промерзания. Нечто вроде поэмы
М.: ТЦ СредА /Пряхин В. К., 2022

Виталий Пуханов. Приключения мамы
СПб.; М.: RUGRAM_Пальмира, 2021

Алексей Остудин. Нищенка на торте
М.: Русский Гулливер; Центр современной литературы, 2021

Арно А. Ты не заставишь меня открыть глаза
Екатеринбург; М.: Кабинетный учёный, 2022

Григорий Стариковский включил в новую поэтическую книгу «Птица разрыва» избранные стихи из двух предшествующих сборников «Автономный источник» (2017) и «Левиты и певцы» (2013). В текстах из них сильней надрыв, чувственность, свойственная драме. Они размещены кодой. А новые стихи поделены на три части. Напрашивается сходство со строгим жанром: три катрена и дистих. Книга-сонет. Сначала стихи перечисляют и констатируют устройство, естество всего, что поддаётся переводу с предметного на сущностный. Постепенно горечь усиливается, а созерцательность теряет охранительную миссию. Невмешательство вредно. Без всяких «но». Всё существующее в любом из времён, из пространств, даже пребывая в покое и забвении, подвержено неотменимым метаморфозам. Прель, прелость — один из солирующих символов «Птицы разрыва». Это физика, которую поэт превращает в метафизику, что подразумевает название: «птица» — живое, «разрыв» — механика. Разрыв связей между жизнью и её востребованностью умерщвляет плоть. Мир вещей, одушевлённых когда-то жадным вниманием, портится, преет, когда вечный боголюбивый эпос превращается лирику, адресант которой — смирившийся с несовершенством человек. Он потерял желание изменять сущее, сулить место и творить действие, его планида — наблюдать, быть очевидцем и хроникёром. Поэтому Стариковский и сложил финал из прошлых стихов, с ещё вживлённым нервом перемен. Чтобы избежать трагедии, «он роняет нечаянно / влажный платок, и вдруг забывает себя, и крепко / обнимает её, и целует её в плечо». И птица разрывает зависшее в настоящем паст континиус. Летит.

В противовес «На глубине промерзания» Анны Голубковой. «Нечто вроде поэмы» посвящено Асе Каревой и каплей, бьющей в темечко, устремляется вниз, а потом вверх. Напоминает кардиограмму. Написанная после трагической гибели Аси в 2011 году поэма только в 2022-м издана самостоятельной книжкой. Обрамлена трогательным предисловием Владимира Коркунова и послесловием-рецензией Михаила Немцева. Других женщин, кроме «милой, но не красавицы» Аси и солидаризующейся с ней рассказчицы, Голубкова не пустила (рисунки Марии Мельниковой органично сплелись с текстом и не воспринимаются отдельным элементом). Пытка каплей не терпит суеты и массовости. Это камерное действо. Точно любовь. Точно смерть. Как моноспектакль. Да, «На глубине промерзания» с успехом можно поставить. Анна Голубкова при всей «тонкой связи» с героиней и сопереживании женщины женщине — не стёрла границы, не вошла в образ, а создала его. Созвучный минувшей себе, близкий хрупким, до саморазрушения любившим натурам, но — всё-таки суверенный, отделённый реальностью жизни и гибели Аси. Автономность образа в классической трагичности судьбы героини. Частный случай, подтверждающий статистику, уходит на глубину обобщения, отдаляясь от конкретной истории «девушки с книжкой в зелёной обложке», чтобы промёрзнуть, то есть поменяться на молекулярном уровне. Оттого-то героиня Голубковой и после смерти продолжает читать в вагоне метро: автор выходит, завер-шив свою миссию. Поэма написана, чтобы Ася (и каждая, кто мало-мальски похожа) в ней жила. Стихами, облаком, поминовением, окликом…

Предупреждения не работают. Виталий Пуханов давно об этом пишет. И толку никакого, кроме, например, премии Андрея Белого за «Приключения мамы» (2021). Подвижка, если помнить, что «К Алёше» шорт-листом ограничилась. Но не прогресс. Поэтический цикл, разломленный на книги, по принципу устройства лишён движения вперёд — он закольцован. Критик Бавильский считает, что это нарратив. Это, добавлю, сюжет, вновь и вновь обновляемый причинами и следствиями, вспомненными или придуманными, облачаемый в нужные для резонирующего художественного воздействия подробности, говорящие детали, чтобы автор добился полного соответствия идеи и воплощения, посыла и восприятия. И движим он по кругу, покамест не исчерпает возможности к воспроизводству, что практически невозможно. Автобиографический ресурс по мере жизни человека не тратится, а наоборот, прибывает, и пока живёшь, с тобою будет. Так будет и с памятью сына из «Приключений мамы». Удалённость событий во времени обостряет воспоминания. Семейная история мальчика Виталика типична для советского гражданина и уникальна в современном обществе. Поэт Пуханов остался верен себе. Нынешние поэтические практики нередко реализуют опыт ресентимента, травмы, используют философию деколонизации. Но не боец из «Трудовых резервов». Как есть, в крови и поту, так и возвращается домой. Не меняет испачканную майку на белоснежную после каждого спаринга. Не бросает родителей, которых не выбирал. Это провокация: нельзя выбрать данное. Равно как и отнять, вынуть, выскоблить из нутра. Если ты живой, если помнишь. Смерть или амнезия не оправдание, в них ты другой. А Виталию Пуханову, болгарину с инопланетной родословной, исключительно важно сохранить мальчика с Водопарка. В нём живут мама и папа. Он научил дружить с Господом. Он освоил ремесло самоиронии. Он изменился. Ему подошла бы роль Маленького Принца, если бы не вкус подгоревшего повидла в пирожке. Приручённый им. Как тот песок, что течёт в телефонной трубке, когда сын звонит маме. Время течёт, а мальчик звонит и слушает. Потому что это настоящее приключение.

Игра тоже приключение. Особенно если экшн какой-нибудь или RPG. Когда же поэзия выглядит искусной игрой, задумываешься о смысле бытия. Неожиданно, правда? Правда. Мы отвыкли от игровой, карнавальной культуры, увлёкшись рефлексией и культивацией травмы. И пусть концепция карнавала Михаила Бахтина не бесспорная, отметать смеховую природу неправильно. Великий Данте смеялся, почему бы и нам?.. Точнее, серьёзным поэтам. Алексей Остудин один из таких. Виртуозный балагур, блестящий филолог. С обложки «Нищенки на торте» начинаешь понимать: жизнь — смех. В левом верхнем углу часы показывают полшестого. Название: образец фирменного каламбура. В каждом стихотворении сборника — слой за слоем многоуровневый «торт» превращается в ларь с вкуснейшим пломбиром на палочке с изюминкой, порций которого так много, что кажется, они выскакивают друг из друга, пока лакомишься, как матрёшки, — раблезианское остроумие и широкая улыбка трубадура, подрабатывающего скоморохом. Почто оскоморошился трубадур, доподлинно неизвестно, скрытен наш поэт, хоть и речист, игрив. Невольно вспоминается тёмно-фиолетовый рыцарь, которому из-за каламбура, что оказался не совсем хорошим, «пришлось прошутить немного больше и дольше, нежели он предполагал». Нет, в «Нищенке на торте» свет и тьма не равноправны, как у альбигойцев, к примеру, а поставлены на канат и спроважены, как под куполом цирка. Идут они, качаются, хватаются друг за дружку, чтоб не сорваться, сложнейшие поддержки делают, веселяся да играя. От их эквилибристики захватывает дух, кружится калейдоскоп незабудок «разорвавшихся звёзд». Смысл представления — в поиске жизни везде и во всём. Поэзия Алексея Остудина насыщена игрой слов, образов настолько, насколько приправленной должна быть медвежатина, чтобы её сильный специфический запах не испортил уникальность блюда. И лишь мастер с абсолютным вкусом рискнёт рисовать Джоконду на чеке в булочной, угостит дождём лягушку, заслушается Вагнером в пельменной… Увлекательнейшее зрелище! Восхищение и овации! А где-то вдруг задумчивый мим выходит, сочувственно бормоча: «В рубашке, клетчатой, как плед, руками разводя с порезами, / никак не объяснит поэт народу суть своей поэзии». И поправляет знакомое несуществующее пенсне. Улыбается.

Действительно, не успеешь спрятаться, тут же душит смех некстати, выдаёт. В детстве тайна самая звонкая. Глухая, молчаливая — у взрослых. Прелести в ней с блошиное голодное брюшко. Благословенны те взрослые, что разрешают тайне говорить. Поэтами они зовутся: придумывают лирического героя и промышляют. А есть Анна Арно. Её билингва «Ты не заставишь меня открыть глаза» — идеальная говорящая тайна. Стихи, принадлежащие двум языкам. Те, что на английском (стараниями Katherine Robert Eginton), поддерживают тело, а те, что на русском… У Екатерины Симоновой — правильней сказать не переводчицы, а открывательницы Арно — предыдущая поэтическая книга называлась «Два её единственных платья». У Арно читаем: «Складки же моего платья / повторяют твои». И буквально через пару строк: «Смерть одной из нас превратит вторую / в отражение, потерявшее своего хозяина, / не отражающее никого, значит, не существующее». В чём-то героиня права, но и лукавит. Именно ради продолжения одной придумана другая. Непохожесть — непременное условие. Сколько раз среднестатистический человек думает, каким бы боком всё вышло, если б вместо него был кто-то иной? Как минимум раз в жизни. А творческий человек? Женщина-поэт? Вероятно, чаще. Создание альтернативной личности, продуманной до мелочей, с семейной драмой, любимой спутницей, кольцами наверняка итожит раздумья автора о себе. Размышления на грани фантазии с персонификацией. Перенос без отождествления. Для Симоновой как состоявшегося поэта Анна — это роман. Уникальное произведение, новый жанр, сходный с романом сюжетом, для которого понадобилась тщательно проработанная биография, правдоподобность которой даже смущает, когда чувствуешь, что веришь вымышленному наравне с настоящим. Вся Арно состоит из запаянных в стихах сюжетов её лирики и биографии. Две главные линии — искания непроходящей любви и путь от травмированного мироощущения к осознанной инаковости — как положено, разветвляются, дробятся в сгенерированном мире американской поэтессы, незаслуженно обделённой при жизни. Поэтому «Ты не заставишь меня открыть глаза» имитирует избранное из трёх прижизненных книг Анны. Также «исследователи» обещают, что «со временем поклонникам Арно, возможно, станут доступны и её чрезвычайно личные дневники, до сих пор открытые только частично», и переписка с Элизабет Бишоп. По всему видно, что Симонова увлеклась. Не на шутку. С поэзией, знаете ли, не шутят. Её Галатея прекрасна, стройна и в меру холодна, харизматична и ранима. Всё как женщина фантазирует, когда мечтает увидеть отражённую в безрамочном зеркале себя. Искусственный интеллект свободен от эмоций и чувств. А Симонова-Арно освободилась от узкой формы. Гетероним звучит грубо. Не то. Ипостась ближе.

…Что ж, многоголосье затихло. Все голоса вступали вовремя, захватывали внимание, по-своему интонировали человеческую пьесу. Каждая из книг — оргáн. Гармонический гул в ушах. И поэзия стучит в висках.