слышу голос из далёкого оттуда,
электрички пересвист одноколейный.
это пенье беззаботного катулла,
за каким-то чёртом взятого в никнеймы.
никого ещё он сипло не оплакал,
не изведал дно покорного фалерна.
всех и слов на языке — «надысь», «однако»
и «намедни». это образность, наверно.

весь и гнев — о том, что фурий и аврелий
не ему, красавцу, — цезарю давали.
всех и песен — что вчера под утро пели
в тибуртинском дымоблёванном подвале.
лет — за тридцать, а прописка — под ливорно,
стих — язвительный, стремительно-короткий,
и судьбы слепой насмешливое порно
не закончилось кинжалом в подворотне.

заспивай мени про образ остры брамы,
про кровавый лепесток монте-кассино.
все потомки незамеченного клана
у тебя благословенья попросили.
стебель розы навсегда зубами стиснут.
перекушен провод смертного накала.

а последнее — про лесбию и птичку —
не надейся, не поделка никакая.


* * *

все говорят —
нет, рая говорит,
а все молчат, а рая всё звончее.
сперва она коснулась ботичелли.
потом её увлёк рене магритт.
вином наполнен пластик.
облака
позолотил закат,
и мы на воздух
с тобой скользнули,
два пришельца поздних, —
там море,
и до моря два шага.

там по пути —
какой-то зеленщик,
мороженщик,
старьёвщик и шарманщик.
в отеля лобби
пятилетний мальчик
на фортепьяно полечку бренчит.
турецкий продолжается мандат,
а может быть —
протекторат британский,
но с севера
уже подходят танки,
а с юга злые братья голосят.

пойдём с тобой куда глаза глядят.
ну что ж тебе то холодно,
то жарко?
тут время —
то растянуто, то сжато,
от греческих секунд —
до польских lat.
тут время нам на рынке продают —
торговец — плут,
подпиленные гири.
полётное — ну да, часа четыре.
подлётное —
всего лишь пять минут.


* * *

кто за смелость принимает глупость?
ты ли, тот, кто смотрит на меня
через мой листок полупрозрачный?

черепаха, чистый понедельник,
мерной ложки мятный холодок.

в детстве и болезнь на диво впору:
знай дрочишь и изучаешь карту
трещин или солнечный квадрат.

поворот налево, вправо шаг,
вверх на две прозрачные ступени.

коридоры воздуха тесны.
там толкутся под огромной ступой
божьи насекомые любви.

сколько собралось на фунт сушёных,
лакшери тебе расскажет вилладж.

тут крестовский рукописью машет,
там кузмин лорнетку направляет,
постоянно жжёт молоховец.

подвигайтесь, матушка, нивроку.
солнца, трещин, снов, небытия.


* * *

тикающий в зале метроном.
голос над рассохшимся паркетом.
что-то скажем. многое замнём.
предпочтём о том, а не об этом.
как из шкафа вылезшая моль —
бледный свет и петербургский холод —
прокрадусь в тональность си-бемоль,
словно зомби, временем уколот.
временем и местом. на костре
закипают медленные ласки,
и готов — в озоновой дыре —
дождевой настой ингерманландский,
но под всем, как мятая фольга,
по краям темнея от разрывов, —
топкие залива берега,
сторона обстрела — три шага,
свист военных флейтовых мотивов.
странно, что отсюда тоже шли
в эти дни последние, под ветром,
разрушать дома другой земли
стянутым ударом предрассветным.
ладно. извини. не этим днём.
да и не другим, таким, как этот.
лучше выпьем чаю и пойдём,
сон и морок превращая в метод.
вон канал. вон надпись «метрострой».
вон и дом тот, улицы в начале.
там когда-то шефнер вам с сестрой
подписал (войну) «сестру печали».


* * *

развязали войну заглянули внутрь
там во тьме в отражённом свете
глаза её мерцали как перламутр
написали о ней в социальные сети

тут пошли пожертвованья концерты
пресмыкания тел в пыли

вы зачем говорите «черти»? —
мы же сделали всё что могли

завязали войну чтобы больше её не видеть
кинули на дно отдалённых вод
отвернулись сделали выдох

повернулись вновь
а она всплыла
и плывёт


* * *

я не знаю, как их назвать — сполохи? блики?
отблески фонарей? прожекторá рок-концертов?
нашёптанная волнами недальнего моря
мара? мираж? перенесённый в пространстве
и отражённый от проплывающих облаков
луч проектора старого кинотеатра
«эль парадизо» в вальпараисо?
знаю одно: пока вы проходите мимо,
горячась о продуктах, болбоча о зарплате,
всхлипывая о любви, взвизгивая о модных
постановках и повестях в последних журналах,
я стою, замерев, с ногой, занесённой
над полосами пешеходного перехода,
с глазами, устремлёнными в некую точку,
чьи координаты я только что послал вам —
да, вот вам, и ещё ему, и вот ей —
в личные сообщения.

(если ещё не пришли — скоро придут.)

берите такси и поезжайте.

там, на далёких холмах, они танцуют,
пока день окончательно не уступит ночи.


* * *

«жизнь, отвяжись, — говорит смерть истово, —
ты и так везде, это я — нигде».
и тогда жизнь отвязывается от пристани
и плывёт-плывёт по воде-воде,
развлекая свет, рассыпая золото,
взяв мешок сухарей и бурдюк вина.
её ноги длинны, её платье коротко,
смерть при виде этого — смущена.

смерть творит молитву, кладёт за правило
три поклона в час и пятничный пост,
жизнь ещё и постель за собой не заправила,
там цветы и крошки, табак и пот,
там ещё — а впрочем, какая разница?
смерть уже повсюду, куда ни глянь.
так подайте копеечку ради праздника —
зря мы, что ли, вставали в такую рань?


* * *

помощник осветителя, заняв место заболевшего шефа,
нервно тычет в кнопки пульта, постоянно сбиваясь.
руки его дрожат. недокуренная папироса
в пепельнице дымится.

и когда на сцену выходит изысканный сладострастник,
алым светом он освещён, как в прошлой сцене — убийца.

то покрываясь пятнами, словно шкура оленья,
то наполняясь теменью, то мерцая подводно,
замысел отрывается от замыслившего, и созданье
начинает жить своей жизнью.
нынче в отчизне то холодно, то жарко, то несвободно,
но так же — и вне отчизны.

помощник осветителя, недоучка и рохля,
окружённый циническими очертаниями предметов,
мы всё спрашиваем себя и друг друга — кто ты?
а надо, конечно, — где ты?

давно ли ты растворился, как кофе в разбитой чашке,
как водка в сливном бачке, как в потоке времён — чернила?
кто сочинил тебя — уже над тобой не властен
и сам считает, что так и было

от начала всего, от первых дней творенья,
выхватывая софитом то то, то это.
во. за .кн.м ка..ю.ся сум..чн.е д.ре.ья —
им н. х..та.т с..та.