Из книги «Меня сметает улицами прочь» (1912)


К Глэдис

О ты, вечерний милый свет…
Рихард Вагнер

Столь странен я, шагающий сквозь ночь, —
Колпак над стихотворской головой.
Меня сметает улицами прочь.
Удачи весь увенчан я листвой.

Полпервого, ещё не ночь почти…
Спят фонари во взвеси снеговой.
Ах, только бы не девка на пути
И слов её бесстыдный гнусный вой!

Меня сметает улицами прочь,
Высасывает ласкою огней
Всё, что меня от мира отделяло.

Столь странен я, шагающий сквозь ночь…
Подруга, если б ты меня застала!
Глаза мои синеют всё нежней!


Вечернее настроение

Замолкли полицейские фанфары,
Что заправляли уличным потоком.
В тумане фонарей размякли пары,
Трудившиеся днём — во сне глубоком.

Похабные фигуры на панели.
Вот личности, известные в печати,
А вон и просто потаскухи в теле,
Садисты в жадных поисках занятий.

На шляпах нежен шепоток плюмажей:
Да будет наша жизнь и впредь блаженна!
Пусть локоны тебя повяжут пряжей,
Пусть локоны вопьются вожделенно!

Выходят дамы, как из оперетты,
Мужчины, коим это не впервой,
Лениво раскупают сигареты.
В глазах мерцает месяц молодой.

Пойдём, пойдём, милашка! В этот бар,
Где кельнер подаёт за чаевой.
Заоблачен твоих волос пожар,
Пылающий сквозь шерри-бренди твой.


Кройцберг

Бледна луна, всё в пыльном гриме мги.
И даже старикашка удивлён.
Усевшись на скамье, рисует он
Клюкой увесистой перед собой круги.

Разлёгся город: тяжек, сер и бел.
Там чад и cхват и вдох возводят вонь.
Едва потёмки с дня сорвал он вон,
Жар бледной страсти в нервах закипел.

Изыди поцелуй! Изыди взор!
Ты слышишь ночи грозные сигналы?
Здесь распылён соблазнов бледный чад.

Огромных зданий нас влечёт простор —
Любовно-ненавистный, небывалый.
Внизу мои автобусы спешат!


Удовольствия

Томимся мы. Приветливо и вяло
Нам расстилают вальсы и вино.
Мы плющим кресел мягкое сукно,
Мнём ночи разбухающее сало.

О жалкий блеск светильника дневного!
Как сдержанно он в зеркалах лучится!
Как жалко эти шутовские лица
В зевоте губы разлепляют снова!

Вот креслице юриста приласкало.
Он молод, хоть уже за пятьдесят.
И волосы прилизанно блестят.

Он шаровидный нос суёт туда —
Всем видом говоря: «Вот это да!» —
В игристый трепет полного бокала.


Слабонервный

Лбом, что изъеден ужасом и бредом,
Всем телом, так отчаянно обвисшим,
Ведомый за верёвку бесом низшим —
Так улицами шествует он следом.

На перекрёстках свиньи-постовые
Издёвки сыплют; он и завопил:
«Да! Да! У мужиков довольно сил!
Мне ж не встречались бабы, каковые

Зачали б от меня!» Луны плевком
Измазан ночи мерзостный сатин.
И звёзды эмбрионами дрожат
На ниточках прозрачных пуповин.

Блудницы с языками за щекой,
Блудницы, совлекающие вбок.
Его пугают: псы, боль, смерть, покой,
Нож сутенёра, заворот кишок.


Конец…

Я уношусь, глазами стекленея,
Шагам, их такту мерному, вослед.
И вновь Берлин дымится, каменея,
В закат бренча колёсами карет.

Витринный блеск. Толпы чернеет сажа,
В сиянье жёлтом улицей струясь.
И длится плотно купля и продажа.
Издатели причмокивают всласть,

А девочки работают как надо,
И вдаль звонком уносится трамвай…
За что, за что мне вся эта надсада?
Я зла не сделал никому, ты знай…

Ламп дуговых мерцанье синевато.
Холодный хмель. Оледеневший жар.
И полукругом посреди заката
Бдят изваяния лесбийских пар.


Из публикаций 1915—1921 годов


Песнь дня I

Вершиною пронизан весь насквозь
Рассветного тумана влажный плат,
И чудо сквозь чащобу прорвалось,
И сжатый распустился аромат —

Теплело дополуденное поле,
Просвеченное искрами лучей,
И краски небосвода побороли
Из края в край весь мир, всё горячей.

Зеркал зеленоватого потока
Переливалась сказочная ткань,
И на холмах прибрежная осока
Была готова ароматом рань

Насытить, наползающим несмело,
Входящим в расширяющийся дух, —
Покуда всё согласно не запело
Ветвями к небесам, чаруя слух.


Песнь дня II

Музыка взвила скрипку и виолу,
Сойдя на оглушённого меня,
То восходя, то оползая долу,
Взволнованными искрами пьяня.

Ища и обретая в лихорадке
Печальный край, невидимый для нас,
Она звала, и этот голос сладкий
Давно забытым таинством потряс,

Извивами дыханье подгоняя
И нервы распалённые кроя.
Я содрогался, тело усмиряя,
Чтоб броситься в сокрытые края…

В погоне, предвкушении, в полёте
Земное счастье было — лишь моё,
И звуки я ловил, и в каждой ноте
Печальное таилось забытьё.


Песнь дня III

На поле яблоневого покоя,
Что вымыслил задумавшийся взгляд,
Лежало пашни торжество мирское,
Змеился путь мой, и бежал назад,

И к вечеру прогнулся за долину,
Накрапывало моросью порой,
И я сказал: страдание покину
И стану ждать, что встретится со мной.

Я не осознавал доселе гнёт,
Что ныне искусил меня, проверив,
Каким меня блаженством захлестнёт,
Пойму ли я его, себя умерив.

В вечернем свете высились стволы,
Тянули кроны вровень с небесами.
И выше их безмолвной похвалы
Туман расслаивался полосами.


* * *

Огромный ствол на дремлющей твердыне,
Густая зелень и ущелья склон,
Строенье скал, возросшее в теснине,
Раскаты вдалеке: страстям вдогон…

Распахнут вход в подземные палаты,
В которых не один уж заплутал.
В далёких снах видения крылаты
Предвестием вели сюда, в портал.

Седой водой забвения ведомы,
Они нежданно оказались здесь.
И на чужбине приближенье дома
Поёт им волн бледнеющая взвесь.


* * *

Что призывает чувства из распада,
Властительно повелевая мной?
И разве смерти не свежит прохлада,
Как снег природу делает иной?

Вернётся ли мне призраком услада
Тех дней заснеженных в дали морской,
Язык букетов, танец листопада?
И разве с болью не пришёл покой?

Украшенный белёсым покрывалом
Покойник спит, таращится земля,
Как человек, страдая безымянно…

Но что с молитвой, что с её началом?
То мрак ли ледяной грозит, бурля?
То облака ли странствуют туманно?


* * *

Уступи. Источник тёмный
Насыщающий услышь.
Встанет ночи свод огромный,
Дня сиянье стает лишь.
Материнской колыбели
Уступи. Довольно. Пусть
Страхи немотой кипели
И мечты таили грусть.

Звёзды скоро потемнеют,
В летней тьме тая венец,
И тому не пламенеют,
Кто не дремлет под конец.
Но никто здесь вечерами
Окоём не сторожил.
Пробиралась ночь ручьями,
И рассвет росу ловил.

Спи, себя из дня изы́ми,
Отрешись от всех тревог,
Ныне силами ночными
Ты обласкан, одинок.
Дню, чья боль перемололась,
Чужд и непричастен будь.
Вслушивайся в древний голос,
Что зовёт на древний путь.


Перевод с немецкого Антона Чёрного