Надя Делаланд
Пироскаф
Звучащее молчит иначе
Владимир Гандельсман. Фрагменты романа / Король Лир / Миф
М.: Стеклограф, 2021
Книга Владимира Гандельсмана «Фрагменты романа / Король Лир / Миф» вышла в издательстве «Стеклограф» в 2021 году. В первой её части под названием «Фрагменты романа», на которой я и остановлюсь, Гандельсман воссоздаёт пространство и время — он как бы обустраивает павильон, населяя его живыми декорациями, в которых несколько лет детства и молодости мифологически пущены по кругу. В этом кропотливом повторении и подробном внимании прежде всего ощущается и доминирует над всем благодарность:
В вечерних сумерках декабрьский сад.
В нём воздух лягушачьих перепонок,
в нём дробный переговорень дриад.

Прогулка. Подпоясанный ребёнок
рассматривает данный препарат
(из связок лип и мякоти потёмок).

В его зрачках колеблем перепад
от вещества извне к своим пустотам
нетронутым, где атомы так спят,

как в нотах нераскрытых спится нотам…
Передоверяя зрение тому ребёнку или используя зрение того ребёнка, которым он был, которым он становится по ходу текста, Гандельсман производит следующую метаморфозу со временем — он его растворяет. С пространством и его содержанием он поступает по-базаровски: изучает анатомию, препарируя взглядом, вниманием: «Подпоясанный ребёнок / рассматривает данный препарат», сами же лягушки заявлены чуть выше по тексту. Акцентируя перемещение внимания извне внутрь (от вещества к пустотам), поэт вовлекает нас в себя, в этого мальчика, в запретный и существующий только в потенции мир одновременно закрытой и приоткрытой мысленным обращением к ней книги («как в нотах нераскрытых спится нотам»). Ноты здесь не только обыгрывают счастливое совпадение в одном слове нотных знаков и бумаги, на которой они напечатаны, но и позволяют одновременно включить особенную тишину и музыку, потому что звучащее молчит иначе, чем не обладающее звуком и голосом.
Погружение в прошлое с переживанием его в настоящем отражено в языке — почти во всех стихах использованы глаголы настоящего времени, усиленные яркостью переживания, будь то вкус мороженого в детстве («До “Молокосоюза” путь чудесный, / и сладкий холод, снятый языком // с мороженого — замерший, отвесный») или тревожащий звериный запах весны («Пушнина вербы. Медленный нагрев. / Дзержинский сад открыт после просушки).
Время постепенно обретает субъектность и способность испытывать собственное влияние — взрослеть. Гандельсман отделяется от него, как ребёнок от матери, чтобы вырасти и на новых основаниях объединиться:
Я возвращаюсь в город. Для того
со мной взрослело вместе время года,
чтоб я вернее чувствовал его
спокойную и умную природу.
Мне как бы на прощанье причинён
Крестовский остров, взятый в непогоду,
хоть он не по пути и ни при чём.
Там будка милицейская, прохожий
с какою-то котомкой за плечом,
на грусть мою грядущую похожий,
вот улица Чапыгина, и дом,
и двор, и мой подъезд, и я в прихожей,

где каждый гвоздь (программы) мне знаком…
Сентиментальность. Надо было строже
рассказывать. И просто о другом.
«Прохожий с какою-то котомкой за плечом» — это отражённый и взятый с другим (радостным, восторженным) знаком пастернаковский выписавшийся из больницы («Где воздух синь, как узелок с бельём / У выписавшегося из больницы»). И нас больше не обманывает вкус мороженого, точнее, он только сильнее подчёркивает печаль настоящего настоящего, заставляющего уходить от него в настоящее вне времени, вымышленное, приукрашенное, переописанное повторяющимся припоминанием. Главное, что происходит со временем после многочисленных трансформаций, — это переход в вечность. Нет, не так — это установление законного существования вечности на каждом шагу времени, её постоянное соприсутствие, как в глазах девочки, сидящей на подоконнике:
Её глаза, казалось, отражали
не этот мир, не этот день и час,

но тёмный свет дожизненной печали,
ту память, не имеющую слов
иль образов — имеющую дали,

в которые мы смотрим после снов.
Увы, здесь ни единой нет детали
из тех, что там проникли в нашу кровь.
Еще в номере