Передоверяя зрение тому ребёнку или используя зрение того ребёнка, которым он был, которым он становится по ходу текста, Гандельсман производит следующую метаморфозу со временем — он его растворяет. С пространством и его содержанием он поступает по-базаровски: изучает анатомию, препарируя взглядом, вниманием: «Подпоясанный ребёнок / рассматривает данный препарат», сами же лягушки заявлены чуть выше по тексту. Акцентируя перемещение внимания извне внутрь (от вещества к пустотам), поэт вовлекает нас в себя, в этого мальчика, в запретный и существующий только в потенции мир одновременно закрытой и приоткрытой мысленным обращением к ней книги («как в нотах нераскрытых спится нотам»). Ноты здесь не только обыгрывают счастливое совпадение в одном слове нотных знаков и бумаги, на которой они напечатаны, но и позволяют одновременно включить особенную тишину и музыку, потому что звучащее молчит иначе, чем не обладающее звуком и голосом.
Погружение в прошлое с переживанием его в настоящем отражено в языке — почти во всех стихах использованы глаголы настоящего времени, усиленные яркостью переживания, будь то вкус мороженого в детстве («До “Молокосоюза” путь чудесный, / и сладкий холод, снятый языком // с мороженого — замерший, отвесный») или тревожащий звериный запах весны («Пушнина вербы. Медленный нагрев. / Дзержинский сад открыт после просушки).
Время постепенно обретает субъектность и способность испытывать собственное влияние — взрослеть. Гандельсман отделяется от него, как ребёнок от матери, чтобы вырасти и на новых основаниях объединиться: