Данила Давыдов. Ненадёжный рассказчик
М.: Новое литературное обозрение, 2022

Вокруг поэтики Данилы Давыдова довольно давно, лет двадцать пять назад, сформировался ореол постконцептуализма. Это произошло не без влияния статей Дмитрия Кузьмина, и модель оказалась настолько правдоподобной, что мы можем опереться на неё и сейчас: Алла Горбунова в предисловии к этой книге сделала именно так. Однако разбивать и развенчивать, изменять и дополнять эту модель нет смысла — это сделал сам Кузьмин в статье «Русская поэзия в начале XXI века» (2008). Написал он вот что: «Достижения поэтов-постконцептуалистов <…> были довольно яркими, но это течение быстро исчерпало себя: одни авторы замолчали, другие стали писать иначе». Поэтому, имея постконцептуализм в виду, проследим на примере этой книги, в чём заключается «стали писать иначе» в случае Данилы Давыдова и при чём здесь ненадёжный рассказчик.

Мы научены романами Владимира Набокова и Саши Соколова, что ненадёжный рассказчик — это субъект, чьей речи верить нельзя. Иногда он сознательно пытается обмануть читателя и внушить ему иную точку зрения на происходящие события, как Гумберт Гумберт, иногда — сам «путается в показаниях» и не понимает, что хочет сказать. В случае Давыдова образ трикстера, вписывающийся в постконцептуалистскую рамку, видоизменяется под действием научного знания. «Ненадёжность» этого субъекта напрямую связана с занимающей его философией языка. То, что Алла Горбунова в предисловии называет концептуалистским же термином «мерцание», можно рассмотреть ещё и с точки зрения способности и права производить речь, да ещё и называть это высказыванием. Здесь и вопрос об отличии человеческих языков от языков животных — на уровне универсалий:

Давыдова занимает возможность и продуктивность контакта, который реализуется в поэтической речи, и, я думаю, поэтическая функция языка по Якобсону. Отчасти в пользу этого говорит частота обращений к словарю семиотики: в некоторых текстах заметны попытки определить границы семиосфер по Лотману («мы тоже не только знак говорит трава / и у нас есть какой-то, но свой язык»), а в некоторых — поиск «лазеек» в формуле означающего и означаемого для каждого коммуникативного акта («ссылка ведущая на несуществующий ресурс / безупречный в своём молчании о сути означаемого / индексальный знак»). Подобные тексты иллюстрируют тезис Якобсона о том, что поэтика — полноправная сфера интересов лингвиста, и даже дополняют его: лингвистические исследования можно вести «на языке оригинала», на поэтическом языке. В этой книге «ненадёжный рассказчик» — не только вид поэтической речи, но и вид субъектности. В подтверждение её «мерцающей» природы приведу лишь одну цитату:

Есть, думается мне, глубокая правильность в том, что о субъектности в этой книге читатель сначала узнаёт именно от Аллы Горбуновой. В её книге «Кукушкин мёд» (2022) есть такое стихотворение:

Это текст о непостоянстве сознания, в котором, как и у Давыдова, целесообразность высказывания и адекватность восприятия поверяется не людьми, а животными. Интересно, что он находит в книге «Ненадёжный рассказчик» не только смысловые, но и текстологические параллели:

При том что субъект речи у Давыдова зачастую сомневается в концептуальной необходимости и уместности этой самой речи, из-за чего периодически меняет оптики и тональности, книга отличается высокой степенью осознанности в вопросах формы высказывания. Об этой тенденции Илья Кукулин писал ещё в нулевые, так что нетрудно указать на тех, кого она с Давыдовым роднит. Например, на Марию Степанову:

Вопрос в том, чтобы силлабо-тонический текст самим автором воспринимался как встроенный в традицию, а не бездумно волочащийся в её колее. Здесь, конечно, сам Давыдов внутри книги выбирает иные ориентиры — людей, не только обладающих подобной способностью критически воспринять традицию, но и близких ему по словарю: тех, кто так же работает с наследием концептуализма. В этом ряду главной фигурой становится Лев Оборин, которому Давыдов посвящает стихотворение «Детские стихи» в духе «Вредных советов» Григория Остера. Оборина мы хорошо знаем в амплуа любителя детского фольклора, наследника поэтики Пригова и поэта, в том числе питающего слабость к разным «детским» поэтическим формам. Например, к считалкам: «царь, царевич / король, королевич / сапожник, портной / алехин, корчной». В некоторых текстах Давыдова чувствуется преемственность формы в отношении более древних образцов: например, цикл «Травестия» больше напоминает песни вагантов или раблезианские гимны Божественной Бутылке, чем концептуалистские опыты с языком повседневности.

К вопросу о гимнах. Одна из частей книги — «Трактат о Божественном роботе» — завершается гимном Божественному роботу. Пожалуй, самая известная поэтическая книга о роботах — это книга Фёдора Сваровского «Все хотят быть роботами». Сравнение неслучайно, потому что один из текстов книги Давыдов посвятил Сваровскому, затронув новоэпическую традицию, теоретиком и представителем которой он является. Книга «Все хотят быть роботами» начинается с подчёркнутого технооптимизма, однако в основном сосредоточена на вопросах постгуманизма и биоэтики: исследует субъектность робота, его права и возможность испытывать боль. Давыдов в свою очередь определяет исходную точку бытия как пограничную: «между обезьяной и роботом». Вопрос о возможности речи «ненадёжный рассказчик» задаёт не только сам себе: он пытается определить субъектность и животного, и робота, исследовать их языки, принадлежащие иной семиосфере. Подвергая всё сомнению, говорящий ищет не столько логическую, сколько чувственную истину:

И всё равно «неуловимое чувство» носит характер интеллектуального переживания. В связи с этим биоэтическое измерение книги расширяется и включает в себя не только «постхьюмана» и «мыслящий тростник», но и искусственный интеллект. В последнее время многие поэты пытаются решить этические проблемы, связанные с разработкой искусственного интеллекта, и даже больше: с помощью поэтического языка реконструировать контакт компьютера с миром вплоть до мельчайших нейронных/нейтронных связей. В 2022 году в серии «Новая поэзия» вышла книга Евгении Сусловой «Вода и ответ», одно из жанровых определений которой — инструкция. Она, в сущности, решает тот же вопрос о возможности контакта, что и книга Давыдова, и даёт на него тот же положительный ответ. Если книга Сусловой представляет собой расшифровку удачного эксперимента, то «Ненадёжный рассказчик» — это скорее воплощённый поиск, заканчивающийся, тем не менее, возможностью получить ответ:

Мне представляется, что в этом видна и издательская политика НЛО в 2022 году: показать, что контакт с реальностью и с Другим возможен. И понять, как именно эту возможность можно реализовать.