Наивность и ироничность повествования, ограниченность или даже отсутствие художественных тропов удерживают от пафосного возвеличивания человека как венца творения. Впрочем, это не значит, что тексты сборника лишены гуманизма: короткий миг смерти автор превращает в постраничные стихотворения, а масштабные трагедии пристально рассматривает в оптике микроскопа.
Данилов мастерски балансирует между вымыслом и явью. На каждую фантасмагорическую деталь в его сюжетах находится элемент повседневности, который должен помочь читателю настроиться на серьёзный диалог, пусть и в обстановке безумия. Наличие читателя — обязательная здесь составляющая, ибо коммуникация, часто даже с разрушением четвёртой стены, становится поворотным моментом для стихотворений. Без неё разговорный стиль текстов изжил бы себя и превратился в поток мыслей сумасшедшего, который легко забыть, сложно понять и невозможно цитировать.
При собеседнике же любое стихотворение Данилова в буквальном смысле рождается как человек: растёт, сомневается в себе самом, достигает кульминационного пика, выходит на плато развития, а потом — бац! — и кончается. И тем удивительнее, что не всегда можешь предугадать или отследить переломную точку, заметить этот переход на последнее издыхание. Смерть стихотворения столь же внезапна, как и наша. Впрочем, попробуйте читать эти тексты на одном дыхании (не зря же в них нет точек между предложениями) и в нужный момент почувствуете, что силы покинули не только повествователя, который больше не хочет рассказывать вам историю.
Почти все герои Данилова остаются тет-а-тет с гротескными и абсурдными обстоятельствами, которые подчёркивают и одиночество в мире, и примитивность представлений о смерти. Более того, некоторые тексты как раз и держатся на диссонансе между устоявшимися, но исключительно умозрительными заключениями о последнем полёте души, белом свете в конце туннеля, Небесном Царствии, Лимбе и т. д. и невозможностью эти знания проверить и подкрепить опытными доказательствами.
Обыгрывая расхожие мортальные стереотипы, Данилов помещает умерших на конечные станции метро, в Подмосковье, Латинскую Америку, космос: в сборнике постоянно едут, летят или бегут. Иными словами, отправляются из понятной точки А (финал жизни) в слепое пятно с точкой Б — неизвестность за пределами самого себя. Путь, прямо скажем, неблизкий, но любопытный. Пожалуй, в этом смысле стихотворения продолжают идею скитания Венички из поэмы Ерофеева «Москва — Петушки».
У торопливого читателя может сложиться впечатление, что стихотворения Дмитрия Данилова минорные, депрессивные, драматичные. Но непрерывная танатологическая рефлексия неизбежно выводит к мысли о значимости настоящего, то есть, по сути, открывает дорогу к дазайну — бытию здесь и сейчас. Вряд ли что-то может быть более жизнеутверждающим. «Как умирают машинисты метро» можно воспринимать как поэтический стендап, в котором автор ищет ответ на вопрос не менее глобальный, чем проблема нашего предназначения: а что будет, если все мы ошибаемся насчёт смерти? Ответ нам дают постепенно, в каждом стихотворении: ничего.
Финальная идея этого ответа звучит в том тексте, который Дмитрий Данилов, как ни удивительно, забыл включить в сборник, о чём стало известно на презентации книги. Это стихотворение Imagine — одно из самых обнадёживающих и пугающих одновременно. В нём, пожалуй, сильнее всего смещён фокус с ожиданий от смерти на ожидания от жизни. И цена ошибки намного выше именно во втором случае: здесь уже нельзя оправдаться тем, что не всё, как говорится, так однозначно и что мы никогда не узнаем всей правды. Ну а смерть, что смерть: она не должна стать злым полицейским, который заставляет нас двигаться из-под палки. Не может она быть и надеждой на новый лучший мир, куда вступаешь с уверенностью, что всё сделанное тобой ранее зачтётся с удвоенной силой.