Тень за птицей


* * *
Ушло в песок всё, чем я жил.
Осталось — ухо от селёдки.
И только холмики могил,
как перевёрнутые лодки,

вдоль русла высохшей реки.
Но нету по былой эпохе
ни ностальгии, ни тоски,
хоть были времена неплохи.

Мы были молоды когда,
невинны, как Адам и Ева,
что не вкусили плод стыда
и не пожали гроздья гнева.

Когда был милостив к нам Бог.
Уже потом, игру затеяв,
Он стал безжалостен, жесток
и в райский сад направил змея.

И сына своего распял,
чтоб искупить свои огрехи.
Устроил бучу, мор наслал.
И ангелов одел в доспехи.


* * *
На Сретение — снег не новость,
то медлит, то летит стрелой,
покуда не заполнит полость
меж небосводом и землёй.

Она уже наполовину
полна — посёлок замело,
как если бы он под лавину
попал, ему не повезло.

В снегу фабричные постройки.
Но вижу я, иль мнится мне,
что две старухи-богомолки
идут по снежной целине,
как по морю,

в платочках белых
и в чёрных ватниках до пят,
без страха в видимых пределах
пустыни снежной семенят.

Торопятся, спешат на службу
к заутрене в ближайший храм.
Час пробил нам за мир и дружбу
молиться всем своим богам.


* * *
Мы сидим в делах, в работе,
но, повеяв сладким сном,
снег на бреющем полёте
пролетает за окном.

Молча голову склоняю
над тетрадью я тогда
и перо из рук роняю,
слюнки струйку изо рта.

Струйка тонкая в пространстве
паутинкою висит,
за окном земля в пространстве
снежном в тряпочку сопит.

Не будите человека,
он работал, он устал
на строительстве ковчега,
будучи и слаб, и мал.


* * *
Хлеб крошит в столовский супчик
и, в руке зажавши ложку,
так как голоден, голубчик,
съесть спешит свою окрошку.

Я невольно замечаю,
что его похожи руки
на крикливых чаек стаю,
тех, что рыщут по округе.

Пальцы — перья,
крылья — кисти
в синих жилках стариковских,
что шуршат, как будто листья
на бульварах на московских.

Руки бледные, худые
кружат в воздухе, как птицы.
А у птиц — глаза пустые.
И отсутствуют ресницы.


* * *
В списке дел на день грядущий
первым пунктом — разобрать
ёлку, так как сад цветущий
начал спешно увядать.

Скоро он придёт в упадок.
С веток сыплются шары
муляжами райских яблок,
кучи всякой мишуры.

Оказалось — плод запретный,
как сухой орех, пустой,
в самом деле в нём секретной
нет начинки никакой.

Чтобы голову кружила,
чтоб пьянила, как вино,
чтоб в тебе взыграла сила,
крепко спящая давно.

Чтобы ты в своей постылой
вновь, как прежде, увидал
ту, что звал навеки милой,
обнимал и целовал.


* * *
В чреде ненастных дней найти
за Бога ради,
как незаметную почти
дыру в ограде,

лазейку, так как всем зима
нам до предела —
студёный морок, холод, тьма —
осточертела,

при свете лампы целый день
сидеть в потёмках
и сочинять такую хрень,
что на потомков

раздумий стариковских плод
нагонит страха,
писаний слог и мыслей ход,
перо, бумага.


* * *
День к вечеру, а снег в лицо.
В халатах длинных, словно птицы,
выпархивают на крыльцо
больные из дверей больницы.

Куренье яд, но табачок
в минуту трудную — отрада,
и сладкий стелется дымок
туманом по аллеям сада.

В смущенье опустив глаза,
чуть вздрагивают медсестрички,
когда внезапно небеса
свет озарит зажжённой спички.

И лица бледные людей,
которые на самом деле
похожи на больных детей,
что только поднялись с постели.


* * *
Ахиллес за черепахой,
тень за птицей, смерть за мной
мчится следом злой собакой,
слышен топот за спиной.

В этой вечной карусели
мы несёмся сквозь пургу,
годы, месяцы, недели,
не заметив на бегу,

как стареем, как слабеем,
как колотится в груди
сердце, что мы не жалеем.

Что трамвайные пути
разобрали вдоль бульвара,
где в ночи гремел трамвай,
как пустая стеклотара,
в окруженье птичьих стай.

Мальчик мой — шептала мама —
ты не бойся ничего:
стука, звона, шума, гама.
Ничего. И никого.


* * *
Выйдя в ночь, дорогой длинной
снег идёт, идёт, идёт.
Вместе с ним дошли с Неглинной
мы до Сретенских ворот.

В доме здесь неподалёку
родился когда-то я,
и к родимому порогу
потянуло вдруг меня.

Если это прихоть только,
блажь, каприз, то отчего
мне так трудно и так горько,
а не просто и легко.

Ветер ветви долу клонит.
В полночь-заполночь с Трубы,
будто Сталина хоронят,
рёв доносится толпы.

Вождь, как яблоко гнилое,
жёлт лицом, его нутро
громыхает, как пустое,
жизнью битое ведро.


* * *
Страшит не то, что снег идёт,
а то, что снегом заметает
в саду дорожки, то, что лёд
на окнах дома намерзает.

Его уже не взять ногтём,
не растопить его губами
морозным ясным зимним днём,
как и студёными ночами.

К окошку приложив пятак,
в ладони разогретый тёплой,
лёд не растопишь ты никак,
стекло покрывший коркой твёрдой.

И по рукам и по ногам
сковавший нас смертельный холод,
как с плеч не сбросить наземь нам
наш тяжкий крест — и серп, и молот.


* * *
Что увидел Левенгук
в капле дождевой воды,
вылезло наружу вдруг,
как из вечной мерзлоты.

Стало гнуть, крушить, ломать
всё, что зверю на пути
попадалось, — шкаф, кровать,
стол гостиной посреди.

Был ненастный, хмурый день,
и не сразу понял я,
что тот зверь — лишь только тень,
лишь изнанка бытия.

У неё — ни рук, ни ног.
Нет клыков и нет когтей.
Слизи мерзостный комок
из слюны и из соплей.


* * *
Зачитывался глупой книжкой,
стриг волосы под полубокс,
казавшийся мне модной стрижкой.
Вот ведь курьёз! Вот парадокс!

Во мне два разных человека
единой связаны судьбой.
Один из них — старик, калека.
Гуляка, весельчак — другой.

С годами мне всё меньше старец
по нраву — нытик и брюзга,
всё больше тот — неандерталец,
дикарь, не раб и не слуга.

Жизнь, в общем, — дело молодое,
когда, как колокол, гудит
с рассвета тело налитое
и жить и чувствовать велит.

Когда ещё не страшно время
разменивать на пустяки,
а не нести его, как бремя,
сжав зубы, стиснув кулаки.


* * *
Что отнести к весны приметам?
Капели звон и птичий грай?
Когда ты мнишь себя поэтом
лирическим, так и считай.

Лучами тёплыми согреты,
кружат подёнки над стернёй —
всё это признаки, приметы
того, что мы зовём весной.

Красавица подводит глазки
и пудрит носик,
со двора
стук рам оконных, запах краски
до нас доносится с утра.

А в лавке — распродажа шмоток
и зимних цен переучёт
на всё, от шапок до колготок,
что не распродали за год.


* * *
Вся незадача в лишнем дне.
Им перегруженный, клонится
февраль, как парусник в окне.
Неровен час — беда случится.

Задёрну шторы. Свет зажгу.
Поскольку у меня камина
нет, я, как Бунин, не могу
лечиться красненьким от сплина.

Я буду белое вино
пить молча, слыша, как всё злее
дождь ледяной стучит в окно,
всё неуступчивей, наглее.

Ничем тревогу не унять,
когда ты знаешь, что не в силах
стихии противостоять,
то сила вся твоя в чернилах.