Знаменитый южный дождь
Южный дождь выливается сразу весь, иначе он не был бы южным;
он начинался, когда я запряг предложенье, оно
разлилось тут же мыслью, рвануло в разные стороны сразу;

его полные капли настолько стремились к земле,
что вытягивались своими телами в тугие струи,
а струи толкались друг с другом, не давая дороги рвущимся рядом,

не давая другому права опередить себя — запрещённый приём,
но это же ливень в городе-папе, тут всё так, и, короче, они
так толкались, летя, что заплетались в верёвки;

итак, южный дождь рушился на деревья мотками канатов,
вышибая из ошарашенных шевелюр первую седину,
они, ударяясь о землю, подпрыгивали, прежде чем окончательно рухнуть,

и глóтки земли враз захлебнулись, забулькали, что нельзя,
сразу столько нельзя проглотить ли, впитать ли,
это уже беспредел, задыхались выпученные ливнёвки,

водовороты, хохот и паника, беззаконный ущерб
частной собственности, разводилово, эй, хорош заливать,
моя речь, безрассудный поток, потоки, —

и он тут же кончился, выскочил луч, я не успел
и предложения, как уже лужи в низинах до самого лобового,
и ты смотришь вся на меня, посмеиваясь: «Допустим…»


Я хочу быть тобой

«Я хочу быть тобой», —
переделывал песню он;
становилось действительно больно.

Что есть стремление слиться
без стремления раствориться
и осознанья бессилия в нём?

Тайна несамодостаточности
как секретного мировоззрения
в том, что хочется продолжать

в более совершенных формах,
они не только перед глазами,
они даже если закрыть глаза:

ты кружка, стоящая на ручке кресла,
разделённая часть моей жизни,
а в неразделённую я не хожу;

ты букет полевых цветов,
светлая радость от мелочей
и что страх некасания миновал;

ты обнаруженный в дикой природе
исток незаслуженной веры
в случайного путника свет;

ты обещание превращения,
перспектива бессмертия,
посильная для воображения;

ты неброское великодушие
к небольшим формам жизни,
которые ещё не смогли доказать;

если светлые времена естественно
хотеть разделить со многими,
то тёмные — только с тобой;

ты шаровая молния в камере сердца,
что иногда вырывается в организм
и ещё реже — наружу;

ты маленький ядерный реактор,
процесс деленья идёт,
а из охлаждения только глаза и речь;

ты скрываемая сверхновая,
обречённая на саморазрушение
в момент самораскрытия;

ты смирение, что не выдержишь
долго взаимности той,
которую только и могут тебе предложить;

ты признание в непосильности
направления воли,
от воли всегда остаётся стыд;

ты сомнение, что заслужила
то, что привыкла давать
даже заведомым проходимцам;

ты бесконечная благодарность
за краткий отрезок жизни,
когда ничего не боялась.

Что есть стремление слиться
без стремления раствориться
и осознанья бессилия в нём?

Через двадцать лет после начала
он снова проснулся в объятьях:
«Я хочу быть тобой, и я буду тобой».


Пределы фантазии
Ни ума не хватает, чтоб видеть вдаль,
ни фантазии, чтобы представить,
как три раза была изношена сталь
и как выдержали суставы.

Мне не хочется знать, что нас ждёт, —
не дразни лишний раз свою стойкость.
Старый выслушаю анекдот,
смех включу на всю громкость.

А между тем норму пути даёшь…
Но порою сознанье вперёд проскочит,
и начинается: слёзы, на землю падёж,
в ужасе шёпот: «Отче…»

Не представить весь путь. И что там.
Что-то блокирующее сознанье.
Просто прочитываешь по чертам —
и рассудка качается зданье.

Это больше, чем мы, это надо принять,
не понимая, полниться вестью,
на то, что пыталось нас представлять,
принять, не оставив места.

Но я как-то люблю нехитрый наш быт,
из настоящего времени бегство,
эту отсрочку от сумрачных битв
и величия бедствий.

И ничего, что железные сапоги.
В целом это нестрашная ноша.
Под ярмом нарезая круги,
и пританцовывать можно.

Это в гости ко Господу вроде шаг,
но откровенно несёт палёным.
Если честно, не хочется поспешать.
Я ещё в это всё влюблённый.

Ведь одно непосильное впереди.
И в осознании этого будто,
мы друг к другу особо нежны, за труды
воздаём, славим утро.

И слипается в очень короткую жизнь
время, в которое не был отмечен…
Но начинается! Так запомнить бежим
постараемся как можно меньше.


Ангел
Я всего лишь затем, чтоб какого узнать
твои цвета глаза, ангел мой,
и спросить — ну скажи же, наука сна
офигенная? — фильм такой.

Румянец твой тоже немного письмо,
его должен ждать адресат.
Я пришёл посмотреть, как ты смотришь в окно,
как видишь вишнёвый сад.

Я окликаю в тебе, кого не зовут
ни по имени, ни с собой.
Ангел, заметив наш слаженный труд,
обходит нас стороной.

Но я чувствую: он уже тут,
когда ты говоришь со мной.
Он зажигает твою красоту
спелостью самой земной.

Он невидим в огромном кашне,
но в бездонной ночи зрачка
сверкает тугая, текущая в глубине,
полная жизни река.

Нет, не ангел — задуманный человек.
Я за тобою пришёл.
Только ангел пока что не верит мне.
Мы подождём, хорошо.

Слышно движенье смиренной души,
неподавленное бытьё.
Что её кто-то слышит в тиши,
над верой смеялись её.

Но энергия жизни твоей
пронзает сухой пласт земли,
утомлённую плоть, эту свалку вещей
превращая в члены твои.

Твоя вера рождает любящий взгляд
того, кем задумана ты.
Твоя песня не может вернуться назад,
она выведет из темноты.


Южная школа
Существует такая музыка,
которую невозможно найти в интернете,
невозможно найти
на любом известном носителе,
потому что её единственный носитель —
человек, который в какой-то момент
прямо в вашем присутствии
берёт гармошку, гитару, не знаю, ложки,
вообще ничего не берёт,
но начинает её порождать,
а она начинает звучать,
и что-то происходит в мире,
что-то хорошее,
не в том мире, которого ты не видишь,
а в том мире, который ты видишь,
и ты понимаешь, что музыка может быть наготове,
валяться в одном из карманов,
и весь смысл в том, что она с тобой,
что ты можешь достать её в любой момент,
и мир чуть-чуть покачнётся,
не тот мир, которого ты не видишь,
а тот, который ты видишь,
только твои-то карманы пусты.

Музыку эту нельзя записать
на какой-то иной носитель,
нежели сам человек,
который впустил её в свою жизнь,
и мы были свидетелями,
что он мог её вынуть в любой момент,
что существуют такие люди,
а значит, и мы
могли бы быть ими.

Не будет великого бренда
южной школы искусства,
великих платиновых альбомов,
туров, афиш, мерча,
останется несколько анекдотов,
да те — больше про то,
как встретились, поговорили,
как пили, дурили, искали добавки
и неизменно погибли
в столкновении с серьёзными людьми,

останется несколько фамилий,
от которых ничего не могло остаться,
потому что они-то и были
носителями того,
что могло бы остаться, —
вот это и есть
южная школа искусства.