Ода косвенному зренью
Алексей Порвин. Песня о братьях
М.: Новое литературное обозрение, 2024

Новый сборник Алексея Порвина образуют два циклических опуса. Сначала идут «Ямбы-2021», затем — «Песня о братьях», похожие и одновременно непохожие тексты, близкие по поэтике «открытого произведения», но чуть ли не противоположные по содержанию. Соотносящиеся друг с другом как «левое» и «правое», «райское» и «адское», как «чистое счастье» и «социальная проблематичность», правда, помогающие раскрытию соседствующих цикла и поэмы через это самое, поначалу малозаметное, противопоставление.

Ямбы Порвина отделены друг от друга звёздочками, а не, к примеру, цифрами. Подчёркивается: это не развивающийся нарратив, состоящий из начальных выдохов (строфа и есть выдох, иногда короче, иной раз длиннее, сколько воздуха хватит) и следствий, но чреда воспринимательных актов, сочетающихся ризоматически по принципу «клади рядом». Они, конечно, копятся, и, в конечном счёте, количество однажды переходит в качество прозрачности, призрачности, но каждый из этих выдохов и вдохов — самодостаточная величина, композиционно, структурно, бытийно.

Причём открываются «Ямбы-2021» «двойчаткой» одинаково начинающихся строф. Как камертон, задающий точку отсчёта, связанную с направлением авторского взгляда. Как рама для трактовок и читательских интерпретаций. Во-первых, «Не исчезало зренье, но уходило / в простор обменный, загрудинный: / спускалось, как шахтёр, в биенье / пластов…» Во-вторых, «Не исчезало зренье, но поднималось —/ парить над головой, приделав крылья…» И эта заявка, постоянно подтверждаемая практически каждой строфой (а то и строкой), предлагает рассматривать нынешние тексты Порвина как каталог работы органов чувств. Не только зрения, но и слуха, осязания, обоняния и всего остального, связывающего отдельные, разрозненные проявления мира в единый, густой замес. «Ростки восприятия», интенции и взгляды, «над витийным синтаксисом, плутающим в людях», ощущения и эмоции, сквозняки и рефлекторные отдачи смешиваются в живой, животрепещущий поток, способный разворачиваться каждому читателю своей, неповторимой стороной, «дополняя тактильную правду»…

В отличие от «Поэмы о братьях», в ямбах Порвина почти не встречается личных имён, топонимов и наименований, хотя здесь много пейзажей, конкретных ландшафтов, раз строфы эти — встреча обобщений, подведение итогов впечатления. Портрет интенций, монтажно сшитых друг с другом. Каждый такой фрагмент (обломок антика, кусок чего-то большего, сокрытого в контексте) начинается сильным ощущением, от которого Порвин скользит куда-то дальше. Это такое течение вообще — течение, сочетающее разные, порой разнонаправленные потоки. Большей частью подводные, разумеется. С одной стороны, весь такой отдельный антик пронизан корневой метафорой и нанизан на неё, но, с другой, видно же, что направление взгляда (мечется) меняет направление, не предупреждая нас об этом. Интенция не закреплена в пазах и не прикреплена к узлам узнаваний — они не предполагаются, куда важнее прокатиться лыжнёй, проложенной внутри стиха, до достижения собственных «высот» индивидуального понимания.

Точно так же важно окликать самые разные «устойчивые» формы восприятия — от уже упомянутых антиков до японцев-китайцев, от неоклассицистической стали акмеистов и позднего мандельштамовского восприятия с содранной кожей до ледяных узоров на окне, оставшихся от метареалистов. Не заимствование, но тонкий намёк, тень тени, очертание формы или фактуры даже, продолженной на новом витке и этапе собственным голосом, изобретаемым на ходу. «Всё тело, разраставшееся смыслом…» Сегодня сложнее всего сложить пазл собственного баланса — из того, что было, и того, что ещё только складывается на наших глазах. Деконструкция с обратным знаком: не реконструкция и даже не перекличка, как Кушнер некогда сказал, но передача эстафетной палочки со всеми особенностями обряда передачи. Собственно, так теперь традиция и утверждается:

________«Продолжить хлебной речью о себе…»
________Не музей, но мастерская.

Перезапуск форм. Метафоры превращаются в метаморфозы. В действия органов чувств, намертво сплетённых с остранённой рефлексией. Суггестия и затемненности (намеренные непрояснённости) вызываются именно этим изобретением себя — обретением собственного облика, с нуля, как это у модернистов принято. Особенно хорошо это заметно у художников (порвинские ямбы порой напоминают беглые экфрасисы, как если мир воспринимается чредой картинок, сцен, интенциональных актов). Если реалистам ещё важно держаться за натуру-фактуру, то модернист начинает складывать свой миф с приблизительного нуля. С того, что ещё не придумано. С того, что ещё не было: «…бескрайний мир, продолжи расширенье…» Реальность узнаваема, но перелопачена так, что физические (и какие угодно) законы существования аранжируются здесь наособицу. Человек читателю не волк, но марсианин. Или же петербуржец. «Поспешен флагов рваный холодок».

Это должно успокаивать, спелёнывать, убаюкивать. Превращать привычный ритм в подобие волн, бьющихся о берег (важный для Порвина лейтмотив), в душеподъемную, утвердительную медитацию. Её поток плавен и восходящ. Зияние входит в условия игры, ибо полнота описаний невозможна и непереносима. «Раньше дыры в повествовании походили / очертаниями на виноградины корабельных пробоин, / брызгавшие в словесную мглу русалочьим соком…» Эти зияния внахлёст становятся особенно заметными в поэме «Песня о братьях», занимающей бóльшую часть книги. Её хочется назвать эпосом, она даже сюжетна, хотя подробностей и деталей (Порвину всё важно!) здесь больше, чем осторожных фабульных шагов. Да и решена она схожим с ямбическим циклом образом — в этике автономных фрагментов.

Хотя если «Ямбы-2021» идут в книге строфа за строфой, «Песня о братьях» свёрстана более просторно — по одному фрагменту на странице. Это важно, так как строфы постепенно разрастаются, утяжеляются, отрываясь друг от друга, вот как льдины автономных событий в самом письме, изобильном асимметричными тропами, и в разрозненных ситуациях из жизни двух братьев — Геловрония и Пелеоглия. Оба имени не гуглятся, размыта и общая канва сюжета — братья то служат в армии, то работают на заводе, то гуляют по берегу, то общаются с людьми. То читают газеты.

Всё это похоже на сцену, подсвеченную софитами, и на сцены «из жизни», передаваемые парой точных нарративных касаний, но в основном окружённых метафорической вязью постоянно сменяющейся обстановки и пейзажей, ландшафтов и состояний. О каждом из них сложно сказать что-либо определённое, кроме всё того же овнешнения внутренних, ментальных и эмоциональных движений. Каждый отрывок автономен, словно бы Порвин создаёт альбом мгновенных полароидных снимков, фиксирующих быт и бытие Геловрония и Палеология в разных точках общей истории и индивидуального существования.

________Об одном мечтают братья — вернуться в точку обзора,
________столь естественную для них, из какой зрение может
________просто исходить, не придавливая собой предметы
________и существ к земле,
________что кричат искрами
________Кому-то сладки и эти крики

Порвину важно переключить режим чтения, застрявшего между жанрами и веками, создав раму отчуждения — вот как примерно античные тексты её создают. Когда нужно суметь подобраться к прохладному, дистанцированному ритму, образующему внутри нашей обыденной читательской темпоральности сгустки тайнописи и инобытия. Казалось бы, «Песня о братьях» — отвлечённый от «злобы дня» эстетский кунштюк «рассеянной субъектности» с плавающей, намеренно неопределённой авторской позицией. Однако в центр поэмы внедрены два дискурсивно иных подцикла, после которых взгляд на происходящее способен резко поменяться.

Во-первых, это несколько строф о проблемах со зрением, имеющие явно автобиографический характер. Ведь цикл этот, состоящий из четырёх эпизодов, под названием «Неясная этиология» был опубликован отдельно от поэмы на сайте Фонда поддержки слепоглухих. Внутри «Поэмы о братьях» он никак не выделен и не отделён, но, помещённый среди картин братской жизни, позволяет что-то понять об авторском методе и особенностях порвинской суггестии. «С тех пор бинокулярное зрение ведёт свою / уклончивую игру, мои глаза сообщают мозгу / две разных картинки…»

Во-вторых, опять же без всякого предисловия, с места и в карьер, Порвин вводит в общий поток газетные новости с, мягко говоря, негативными коннотациями, намертво прикрученными к реалиям сегодняшнего политического момента. Разрывающие, казалось бы, отвлечённую ткань ярких полароидных снимков, эти «вскрытие приёма» и «актуализация высказывания» не оставляют сомнения в жгучей современности порвинской поэмы. Она о нас и о том, как нам справиться с общей бедой потерянности и неприкаянности, как преодолеть груз информационного пространства, придавливающий любое отзывчивое сознание все последние годы. Понятно же, что Порвин таким образом изобретает и конструирует свой способ говорить об актуальном. Хотя бы как о части вечного, вечности.

«Бьётся в современность, словно бабочка в окно, / посыпая уличной пыльцой область видимости…» В довоенных «Ямбах-2021» синтаксис порвинского стиха более конвенционален, здесь используется точка, чтобы высказывание могло закругляться и начинаться вновь. В «Поэме о братьях» этот знак препинания отсутствует: сознанию и органам чувств следует стать подвижными, максимально изменчивыми и гибкими, не прекращая свою работу ни на мгновение: спасти нас может лишь соответствие себе и миру, идущее шаг за шагом, след в след с тем, что происходит, что нужно пережить. Книгу Порвина следует читать и перечитывать за конструктивный оптимизм и метод выживания — чувственный и одновременно интеллектуальный, какими автор изобразил двух выпуклых интуитов, Геловрония и Палеология.