Рольф Шиллинг
Пироскаф
Родившийся в 1950 году в тюрингском Нордхаузене поэт Рольф Шиллинг провёл молодые годы в ГДР. Всё это время он писал в стол, однако постепенно стал приобретать некоторую известность в интеллектуальных кругах по обе стороны железного занавеса. Его стихи, отличающиеся формальной строгостью и насыщенные философско-мифологическими отсылками, привлекали внимание не только таких крупных фигур немецкой культуры, как Лени Рифеншталь и Эрнст Юнгер (философ называл его одним из своих любимых поэтов), но и восточногерманской госбезопасности, негласно следившей за автором.
Поэт известен как приверженец классического стихосложения и сторонник философского уединения. В значительной степени игнорируемый официальной культурой, на протяжении десятилетий он остаётся центром интеллектуального круга, состоящего из друзей и студентов. Среди них — поэт, музыкант и график Уве Нольте, дружба с которым вылилась в многочисленные совместные чтения и концерт группы Orplid в склепе лейпцигского памятника Битве народов.

Стихотворения Шиллинга стали доступны публике трудами его друга, поэта Уве Ламмлы (1961—2024), основавшего издательство Arnshaugk во многом для того, чтобы издать его собрание сочинений в шестнадцати томах.

На русском Рольф Шиллинг практически неизвестен. Представленные здесь стихотворения взяты из книг «Багрец и лебедь» (Scharlach und Schwan, 1990), «Песнь для Квесты» (Questen-Gesang, 1990), «Головы Гидры» (Die Häupter der Hydra, 1993) и «Лингаражда» (Lingaraja, 2012).

Публикуется с любезного разрешения автора и издательства Arnshaugk Verlag.


Лингараджа
В шкуре тигриной танцор с ожерельем змеиным,
Сталь, где сверкает сияние горних вершин,
Грузен и скор, совмещает он в теле едином
Женскую тучность с фаллическим ражем мужчин.

Горького яда глотатель и сладости мёдной,
Топей живитель — в нём «сверх-» сочетается с «не-»;
Гордо вздымая к зениту свой столб детородный,
Лона и лбы омывает в небесном огне.

Он, что начало приносит всему и кончину,
Вечно играет, вращая миров толчею,
Грифу он когти даёт, оперенье павлину,
Мальвой дарит мотылька и отравой змею.

В шкуре тигриной мечтатель, ты встретишь Танцора
Только во сне — он твердыней предстанет в костре;
Будешь молить, чтобы он благотворностью взора
Меч осенил для игры на его алтаре.

Огненный дрот, что царит над Эдемом забытым,
Ястребом прянет с дарами от нижних ворот,
С вязким напитком, в рога упоений налитым, —
Выпьешь — и знание чуждых наречий придёт.

Точит ли меч он иль серп воздымает с усмешкой,
Не вопрошая: а ждёт ли меня западня? —
В шкуре тигриной мечтатель, сверкающей пешкой
Встань на доске, ты — лишь искра живого огня.

Мелкий шажок, и прыжок, и корона земная
Ныне твоя; словно Овен, возьми у Тельца
Силу рогов и тестикул; покровы меняя,
Следуй путём, где пожарам не видно конца.

В блеске его благостыни окреп и возрос ты,
Крылья распахнуты, и развернулась змея;
Берег узришь, где закатные светятся звёзды,
Ты в сновидении, во глубине бытия.

Семя его горячей золотого расплава,
Зрак лучезарен, и зноем несёт от ланит;
В храме танцующим будет ли явлена слава
В час, когда ужас царит и чело кровенит?

Тела врата отворяет он пламенной пикой,
Жаром дыханья палит, разогнав темноту,
И не поймёшь: или плоть твоя стала двуликой,
Или же семя его сладко тает во рту.

Лунною кожею стань на челе и на вые,
Коброй коварной, которой серьга обвита;
Битву ведут меченосцы, от счастья слепые, —
Стань же стрелою, что смело пронзает врата.

Липкая ласка и трепет лебяжьего пуха,
И между стёгон пылает жезла аметист,
Похоть твою изливает клокочущий глухо,
Пеной бурлящий прибой, исступлён и струист.

Огненный столп угасает пред страждущим лоном,
Красной росою меча наслаждавшийся Бог
Пику, пронзавшую полог, отбросил со звоном,
И паутиною порванной свесился рог.

Тот, кто безжалостно шпорил дрожащее тело,
В ночь ускользает, от змей защищённый венцом,
Но над золою, в которую страсть прогорела,
Чресл его тени горячим дрожат багрецом.

Царство его — охмеленье: спадёт покрывало,
Сразу же в пепел и ночь превращается страсть;
Рог помягчал, и вокруг безопасного жала
Пряжа гнилая, как сна филигрань, обвилась.

Время наступит: иные возвысятся боги,
Кланы иные и пурпур возьмут, и виссон;
Будут иначе украшены ими чертоги,
Новый рисунок на мраморный фриз нанесён.

Но лишь Ему в наших грёзах являться танцором,
Перед которым смелейшие кротко-тихи;
Ты благолепье обрящешь под царственным взором:
Что ни потрогаешь — золото, молвишь — стихи.

Струпьями губы покрылись, и сомкнуты вежды,
Латы разбиты, и кузницу сдали внаём,
Но окрыление молний, как пламень надежды,
Снов твоих рай охраняет горящим копьём.

Тело изящно его и тигрина отвага;
Крылья сандалий уносят его от судьбы;
Важенке чертит червлёные символы блага
Он на лодыжках и змиев наносит на лбы.

Спящих стенящие рты он целует, как рыба,
Утренним ветром обдует твоё естество,
В полдне предстанет лингама могучая глыба,
Взором проникнешься третьего глаза его.

Канет куда-то, но вспенится через мгновенье
Валом девятым, кровавым — склонись же в мольбе;
Искорка пламени, дым от его дуновенья —
Бог благосклонен, покуда он снится тебе.


Песнь у ключа
Здесь чаща густая, где ветры уснули в дубраве,
И дремлют гадюки, и только крупинки песка
Струятся со склона холма, что-то там шепелявя,
Да арка цветная взирает на мир свысока.
Давно истоптал ты небесного света поляны;
Отвергни соблазн их, пусть дом твой река, клокоча,
Несёт и хранит в угрожающий час урагана:
Пусть гнутся деревья, а мы отдохнём у ключа.

Здесь сумрачный клад стерегут саламандра и жаба
И бархатом тени со скипетра Пана текут.
Здесь плещут форели и ясень склоняется, дабы
Орлу гнездовище создать и дракону приют.
Дневная потеря нам ночью вдвойне возвратится,
Мы станем богаче, едва запылает свеча;
Нам сокол забор стережёт, и змеиной царицей
Храним наш алтарь, а мы песню поём у ключа.

В венце тростниковом укройся в глуби перелеска
И с ранней росою поставь караул у ворот;
Пусть войско сберётся и сталь начищает до блеска,
Пусть к ране кровавой прильнёт окровавленный рот.
Все тропы в тумане, листвой не одеты ракиты,
Чешуйчатый страж угощает владельца меча,
Но камень, которым священная арфа разбита,
Не брошен покуда, и мы изопьём из ключа.

Мы движемся дальше угрюмой ночною дорогой,
Сполна доверяя эскорту блуждающей тьмы;
И радость вселяет в нас пение вещего рога —
Ведомы мечтою, забыли о времени мы
И дремлем. А осень жнецам принесёт урожаи,
Пусть машут серпами, пусть рыщут собаки, рыча.
Но золото наше грифонов могучая стая
Надёжно хранит, и мы грезим с тобой у ключа.

Но ныне копьё, поразившее стражей Грааля,
Коснулось и нас там, где кровь проливают войска,
Чьи стяги черны, на камнях под ударами стали,
И сильными станут бараны от крови быка.
Захочет ли с Одином Зевсов орёл единенья,
Драконово семя даст воина иль палача?
Умерший проснётся, живой перейдёт в сновиденья.
И пастырь ни слова, но слышно журчанье ключа.


Ушедший в лес
Сними повязку с глаз, достигнув цели.
Вот он — зелёный храм твоей мечты:
Гудят шмели под трели свиристеля,
И бузины столь кипенны кусты,
А над лещиной нависают ели,
В ней без труда отыщешь посох ты.
Ползёт змея, хранитель благодати,
На обновлённой коже блеск печатей.

Теперь ступай, всему даруя имя,
Исследуя зелёную страну,
Нетоптанными тропами глухими,
Дай млеко волку, корни кабану,
И дань плати реченьями своими
Тому, кто ткёт тумана белизну;
Расшифровав змеиной кожи знаки,
Исполни их, произнеся во мраке.

Здесь твой феод, о, сюзерен видений,
Всё обойди и всюду загляни,
Узри в сморчке тестикулы оленя,
Ощупай стебли, что копью сродни,
Пусть пряди мха тебе влажнят колени,
А споры шлют манящие огни;
Пути укажет лебедь пилигриму,
Пройдёшь пещеры ты неуязвимо.

Кто наклонялся к травам луговины,
Тот в вышине гнездо устережёт,
Поклонник орляка и розмарина
Всегда отыщет в сотах сладкий мёд.
Уверуй в чудо — на тропе звериной,
Когда звёздами вспыхнет небосвод,
Единорога встретишь у криницы,
И шерсть его руном засеребрится.

Не только в гротах ищешь ты улова,
Не только к рудам взор твой обращён;
Спускайся к пруду, в гуще тростниковой
И выдра попадётся, и тритон.
Вот на поляне песнь дрозда лесного;
Пришпилив к шлему лилии бутон,
Взберись на дуб — на этом пьедестале
Ещё доселе люди не бывали.

Прислушайся, как высь дрожит от крика
Орла, кому земная твердь чужда,
Колени сжав, толика за толикой
Ты вверх ползёшь, рука твоя тверда;
До крови оцарапавшись о лыко,
Ты наконец добрался до гнезда,
Укрытого ветвями у вершины, —
И в плен к тебе попал птенец орлиный.

Как белоснежен пух на птичьем теле,
Слепящий твой владычественный взгляд!
Узнай же правду о своём уделе,
Пойми, что ты судьбой птенца заклят,
Верни его уютной колыбели,
Перерождённый, возвратись назад,
На землю, ибо кончена охота,
Орлиным пухом увенчал чело ты.

Теперь ищи гулявник и хохлатку
В головоломных дебрях камыша;
Вот ласки осторожная повадка,
Вот ежевика, сумрачно шурша
Под ветром, задаёт тебе загадку;
Когда ж души, соблазнами дыша,
Коснётся ароматов поволока,
Пробьются из бедра побеги дрока.

Ты, некогда махавший тирсом Пана
В экстазе опьянения, не смог
Пропеть лесам заслуженной осанны;
Теперь тебя венерин башмачок
Влечёт обманом в глубину урмана,
Откуда для возврата нет дорог;
Там латоносец зажужжит в тумане,
Эфирные иллюзии чеканя.

Иди на воркование голубки,
Сулит поляна отдых для спины,
Здесь мотыльки изнеженны и хрупки,
Добыче пауки даруют сны,
Жуки-олени возле стародубки
Блудливою вознёй увлечены,
Здесь будет путник, спящий под лещиной,
Украшен диадемою змеиной.

Смотри, как саламандры замелькали
В костре, что раскалился докрасна,
Любуясь на рога элементали,
Отведай хлеба, пригуби вина
И воздымай копьё к небесной дали,
Покуда блеска сомы ночь полна,
Покуда страж не прилетит стрелою,
Не затрубит, порхая над золою.

От запаха корицы и цитрона
Цветы ликуют, розов окоём,
Сын вышел из божественного лона,
Он вскормлен кровью, воздухом, огнём,
Не надобно ни клада, ни короны —
Будь славен серп в величии своём.
Бадан багрово вспыхнул на рассвете,
И ты попал в расставленные сети.

Остерегись прохожей чаровницы,
Рогов бараньих за стеной листвы,
Парит над головою не орлица,
Овеян воздух крыльями совы;
Потребны чарам, чтобы воплотиться,
Двенадцать стражей, трижды три главы.
Оставь пылать жемчужину, и вскоре
Увидишь бога в травяном уборе.

Из пламени, патриархально юный,
Встаёт лесов божественный пастух,
Идёт к тебе, и гаснет отсвет лунный;
В венке из маков, строен, козлоух,
С размаху он ломает обруч рунный.
С тобою пух орла и пепла пух,
И около бузинного чертога
Ты золото мечты берёшь у бога.


Видение путешествия
Шагали мы — не ведая границы,
Казалось нам, и не терпя препон.
Увидели уродливые лица,
Изъеденные бешенством времён,

И мёртвые глаза на нас смотрели
Из черноты гробов буранным днём;
Бумажных птиц обманчивые трели
Не дали утешения ни в чём.

Там, под холодным небом цвета стали,
Тепло искать мы кинулись стремглав
И цель свою впервые осознали,
К мещанскому комфорту убежав.

Каков итог ушедших ликований?
Лишь гнилости глоток в пустом стакане.


Царские скипетры
Там, где топь гнилая
Да лесной овраг,
Золотом пылая,
Вырос коровяк.

Времени могила
Не для этих свеч,
Осень их забыла
За собой увлечь.

Покачнёт растенья
Лёгкий ветерок,
Но смертельной тенью
Не накроет рок.

Вознеся корону,
Встали в гуще трав.
Их жнецы не тронут,
Издали узнав.


Перевод с немецкого Юрия Лукача
Еще в номере
Лингараджа — «Господин лингамов», одно из имён Шивы, выражающее его созидательную ипостась.
Название отсылает к знаменитому эссе Эрнста Юнгера «Уход в лес» (1951). Под ушедшими в лес Юнгер понимал тех, кто, не желая быть винтиком современного обезличенного мира, идёт по пути обретения индивидуальной свободы. Таким «ушедшим в лес» является и сам Шиллинг, избравший судьбу внутреннего эмигранта. К эссе Юнгера поэты шиллинговского круга постоянно обращаются и в поэзии, и в публицистике.
Царский скипетр — народное название растения коровяк. По-немецки оно называется Königskerze, то есть «королевская свеча». Эту этимологию обыгрывали многие немецкие поэты: от Ахима фон Арнима и Фридриха Рюккерта до Элизабет Ланггессер и Ханса Цибульки.